Письмо Е. А. Миллиор к Н. В. Котрелеву

История этого письма проста. В 1963—1964 гг. волею случая, решившего, как оказалось, мою жизнь — вполне на профессиональном плане, но во многом и на всех других, я оказался в Баку. Располагая досугом, я решил продолжить и там архивные разыскания, хмель которых уже совратил меня. В памяти с Баку связывались два близких мне имени: Вячеслав Иванов и Хлебников. Материалы по Иванову посыпались сами собою из пыльных папок и ветхих газет, Хлебников отстранился. Уехал назад на Север я так же неожиданно, как и свалился в Баку, не закончив мыслимый цикл работ, к тому же в Московском университете на филологическом факультете филологическому ремеслу не учили и всю работу (особенно по местной периодике ивановского времени) нужно было проделать заново, чтобы получить действительно исчерпывающие результаты; мне к этой теме вернуться до сих пор не удавалось. Как бы там ни было, материал по Иванову в Баку я вывез в Россию богатый.

В 1967 г. я участвовал в студенческой конференции в Тарту, в разговоре Зара Григорьевна Минц выяснила, что у меня есть за душой (а может быть, Г. Суперфин ей нарочно рассказал?), — и тут же предложила представить статьей итоги моих копаний, чтобы присоединить к публикации разговоров Иванова с М. С. Альтманом, уже назначенной в ближайший номер ученых записок Тартуского университета. Каким уважительным доверием к мальчишке, какой убежденостью воспитательной ценности знания и серьезной работы нужно было жить, чтобы так, на лету понять чужого студента и приветить его приглашением в большую науку!

Так появилась на свет моя первая большая публикация «Вяч. Иванов — профессор Бакинского Университета» (Учен. зап. Тартуского гос. ун-та. — Тарту, 1968. — Вып. 209: Труды по русской и славянской филологии. XI. Литературоведение. — С. 326—339. Эта статья должна была бы быть посвященной памяти моего деда, Ивана Родионовича Орловича, даже на похороны которого я ездил с пишущей машинкой, торопясь с работой, первой моей настоящей. Но по какой-то ребяческой и непростительной нерешительности я не сделал попытки выставить посвящение).

Я всегда был туг на розыск «информантов», как говаривал Суперфин с Тименчиком, — людей, помнивших времена наших героев и знававших их. Архивные бумаги влекли меня больше. Так и в Баку — я мало кого сумел узнать, хотя все, с кем все-таки удалось познакомиться, о Вячеславе Иванове вспоминали с восхищением, а о годах, особенно о последовавших за годом отъезда Иванова за границу, говорили так, что легко угадывался ужас, гнездившийся в их памяти. Поэтому во всех сквозило удивление — как так, молоденький студент, переводчик, работающий с неграми (именно в этом качестве я попал в Баку — для работы с сомалийцами), — и вдруг воскрешает имя, давно превратившееся в тень только их, стариков, памяти. Но статья моя не прошла незамеченной.

и несколько оттисков я разослал ивановским ученикам, тем, чьи адреса мне стали известны. Тогда я познакомился и с М. С. Альтманом, с В. А. Мануйловым. Были отклики и не спровоцированные подношением статьи, от людей мне совсем неожиданных. Мне бы поддержать все эти связи, но я не умел.

Один оттиск был послан Е. А. Миллиор, с приложением каких-то вопросов по ивановскому началу бакинских двадцатых годов. Отвечала Е. А. Миллиор публикуемым письмецом. Вероятно, главный мой вопрос был о Л. И. Самойловой (1907—1945), которую Иванов из Баку настойчиво рекомендовал многим своим московским знакомцам по литературному и академическому миру как необыкновенно одаренную девушку и про которую я тогда ничего не мог найти определенного, предполагая, что за столь серьезными похвалами должна была найтись переписка, дальнейшие отношения и т. п. (я ошибался).